История Понтия Пилата и Иешуа составляет сюжет «романа в ро­мане» — произведения, написанного Мастером. Так сложно построен роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», в котором писатель да­ет свою версию библейских событий. Они отличаются от оригиналь­ных: в них есть сцена допроса Иешуа — Христа — Пилатом и сцена казни. Но образ Пилата интересует Булгакова не меньше образа бро­дячего философа. Он раскрывается не сразу — вначале Пилат мучает­ся тяжелой мигренью и не слишком внимателен к арестованному. Но затем мы видим, как он озадачен, как его обуревает целая гамма чувств: интерес к проповеднику, нежелание быть его палачом, страх немилости императора Тиверия. Он пытается спасти Иешуа, даже уг­рожает первосвященнику, утвердившему помилование другого осуж­денного, затем старается облегчить Иешуа муки смерти на кресте.

Наконец, он приказывает Афранию убить Иуду, отомстив ему за пре­дательство.

Для чего он это делает? Почему так важны для Пилата последние слова казненного? Он жадно читает записки Левия Матвея — разо­брав слова о том, что нет большего порока, чем трусость, он вздраги­вает, понимая, что это слова о нем. И тоскливая для него мысль о чьем-то непременном бессмертии не дает ему покоя. Воланд говорил Мастеру, что «рукописи не горят». Но не горят и слова, записанные Левием на пергаменте, и получается, что слова Воланда относятся и непосредственно к Пилату. Его трусость сохранена на скрижалях ис­тории, его бессмертие — не бессмертие подвига Иешуа, а бессмерт­ное чувство вечной вины.

Пилат пытается уйти от себя, от своей совести, убеждая себя в том, что этой «пошлой казни» не было, но теперь он неотделим от Иешуа как виновник его гибели. Путешествие с Иешуа по лунной дорожке бу­дет сниться Пилату как освобождение от страшной реальности, но тем более жестоко возвращение в нее и осознание все того же чувства веч­ной вины — перед Историей.

Булгаков дает Мастеру возможность простить своего героя и за­вершить роман одним словом: «Свободен!», позволив Пилату пройти рядом с Иешуа по лунной дорожке. Но суд Истории не так великоду­шен, и имя Понтия Пилата, свирепого правителя Иудеи, осталось в ней навсегда как имя убийцы, осудившего Христа на мучительную казнь.